Лев Толстой начинает свою «Исповедь» с рассказа о том, что чуть больше года провел он в регулярном хождении в храм. Вчитывался, как мог, ученичествовал… Ничего, кроме ритуальной магии не нашел.
Хотел бы и я вместе со Львом Толстым найти в этом ортодоксальном раввинате хоть что-то, отличающее истинное Божество от мнимого.
Кондовые институциональные устои хранятся под занесенной дубиной страха. Попробуй подумать как-то иначе – и сразу следует трафаретный набор: аутодафе, дыбы, четвертования, подземные камеры пыток Валаамского монастыря. И дальше – услужливая вечность, в которую их божеством переносятся те же атрибуты их школы – вечные муки, геенна огненная, вторая смерть…
Об ортодоксии с ее гипнозом музыкального четверогласия, с праведностью ее устава и картиной благочестия могу сказать я одно: увы и горе вам!
Тысячу лет – от Нестора до Игнатия Брянчанинова – православная летопись запечатывает лик истинного Божества, сознательно запрещает Миннэ. Без Миннэ, этого солнца солнц Нашего Всевышнего, остаются от веры черные декоративные леса и серо-пепельная пустыня – жить нечем, дышать нечем. Человек погибает отравленный и одинокий… Это и нужно князю мира сего.
Миннэ нет в этом мире.
Ортодоксия выполняет свое люциферианское назначение – запечатывать врата Миннэ.
Семь черт православного неораввината: страшный бог, страшный суд, геенна огненная (вечные муки, вторая смерть), юридизм (законничество), грехоцентризм, ритуализм, иереецентризм (книжничество, фарисейство) – исключают, запечатывают Отца Каков Он есть (чистой любви), Христа (Агнца чистой любви).
читать дальшеЧеловек запечатывается в статусе грешника навсегда. Ничего кроме дряни в нем нет. Потому необходима надстройка в виде силовых структур, пенитенциарных ведомств, инспекторов духовных училищ и пр. и пр.
Ритуализм, унылое обрядоверие – юридический закон, перенесенный в обрядовый устав; книжничество с начетничеством (от которых полшага к стукачеству). Неожиданный кошмарный суд с решением: вечные муки, огненная геенна, вторая смерть (‘благодатный закон’!). Что же это за декоративный лес из страшноватых чучел? Что за фантасмагория такая?
Цель ее одна – запечатать врата Нашего Всевышнего. Запечатать сердце. Запечатать под видом грешника богочеловека. Под необходимостью ‘покаяния и очищения от грехов’ замуровать великую жажду пробиться к свету.
Хвала и вечные блаженства тем, кому удалось пробиться! Одним – путями книжно-кабинетными (как Достоевскому, Соловьеву, Бердяеву), другим – в страстноeм подвиге прозрения и победы над фарисейским страхом (Лев Толстой). А третьим – на Второй Соловецкой в умонепостижимых и непереносимых стеснениях.
Ворох православной литературы с ее акцентом на очищение от грехов, смирение и каторжный труд пожизненного покаяния свидетельствует об общем презрении к человеку в угоду Люциферу. При нескончаемых греческих терминах (византийский обиход) и созданной целой цивилизацией (патристика, ученые старцы-богословы и пр.) – абсолютный нигилизм. Незнание ни Бога, ни человека, ни смыслов, ни тайн истории, ни цели воплощения на земле.
Увы, византийщину отожествили с ‘русской идеей’, впав в роковое заблуждение.
Ни одной своей чертой византийская версия православия не пересекается с русским архетипом. Симфония будет вызывать протест в народе, и никогда в русской душе не утвердится кондовая жандармерия с уставной нагайкой. Архетип русского человека заключает в себе то, что сумели провидеть русские литературные пророки (так и не понятые Достоевский, Бердяев, Соловьев) – всемирное братство, всечеловеческую любовь. «Обнимитесь, миллионы братья!» (‘Ода к радости’ Фреде-рика Шиллера) – эта бетховенская тема, эта вершина духа, это мгновение преосенения и составляет жемчужину человека.
Православие возвращает назад – к домострою, к нагайке (домострой же учит: еженедельно, папаша, бей жену и детишек, даже когда невиновны, просто так, чтоб дурь какая в голову не пришла).
Прошла эпоха иоаннов грозных и пьяных купцов с плеткой в руках – и что же? Проявился в России семинаристский тип озлобленного сироты. Затравленный отцеубийственным кошмаром, готов он на что угодно…
Не хочет человек плетки, закона и устава. Ищет, кто бы открыл ему себя самого. Необходима человеку подсказка о нем. И только Священноминнэ (утверждаю я всем своим существом) в архетипе человека.
В просветленный послекатартический период Премудрость учит: серо-пепельную пыль ‘геенны’, ‘вечных мук’, ‘второй смерти’, ‘благодатного закона’ надо стереть мокрой тряпочкой, чтобы открылись истинные концептуалы истинной веры. Но о них и говорить-то невозможно в настоящем миропорядке – не умещаются в умах и сердцах. Человек должен измениться.
Не может, скажете, измениться в один день? Премудрость позаботится.
И что стоят эти муравьиные бега, если в конечном счете небеса беспокоятся о перспективе человека? Душа приходит с определенной меткой на челе и, по сути, с предписанной программой. Да – подвиг, да – программу можно переломать и себя преобразить, но жалок путь человека при его несказанном величии. И Премудрость сегодня позаботится – благодатью не ‘закона’, а 200 млн. принесших себя в жертву любви.
84-я цивилизация завершается и сокровищница ее полна. Из этих-то ее 200 млн. кристаллизовавшихся мирровых капель и родится человек с преосененной меткой серафита на челе. Его выстрадали, его исходатайствовали наши отцы и матери.
В этом величайшая тайна XXI в., вселяющая надежду в человечество.
*
Оглядывая прошедшее тысячелетнее православие России, могу с печалью сказать только одно: запечатывало, уводило от врат истины. И потому сегодня – запечатано, запечатано, запечатано. И не оттого, что я так хочу (мол, пришел и запечатал праведность оптинских старцев и мудрость валаамских монахов), но запечатывается то, что запечатывало.
Запечатывается, чтобы открылось – о! как бы впервые – светлейшее светлых Божество, и сгинуло наконец-то кощеево царство нескончаемой злобы, черпающее из потенциала химеры и криминала.
Да, человек бесконечное существо. Лукавый наглым образов захватив пространство, поселился едва ли не в 140 из 144-х внутренних замках человека.
Надо ли эти застывшие экскременты отождествлять с человеком? Зачем лить воду на мельницу врага, полагая человека конченым неизлечимым грешником? Нужна ли ему индульгенционная контора, христос-спаситель, христос-освободитель, очищение с прощением грехов, лицемерное смирение, божия-матерь-милосердная-предстательница и пр?.. Неужели невозможна другая религия?
В о з м о ж н а! И когда откроются ее врата нашим львам толстым и николаям бердяевым – с облегченным вздохом скажут они вместе с вашим покорным слугой: ‘Познали мы истину. Увидели Божество Каково Оно есть. Наконец-то преодолели вековой гипноз змееeв’.
Вся прошедшая культура (и религиозная, и светская) так ничего и не поняла.
Ее назначение – человек. Но так и не увидела его воочию. Определила вслепую. С точки зрения мира сего он – похотный козлик, увлеченный романтическими страстями, возвышенными идеями, прелестным градостроительством и социальным утопизмом. В кого только не влюбляется он. Куда только его не относит попутным ветром…
С религиозной точки зрения другая крайность – обуздать его и гнать взашей: «в колодки буквы и закона и на каторгу его, на покаяние его!»
Но ни культурная революция с гулаговским исправлением интеллигенции, ни похотливый романтизм неочищенных не ведет человека к познанию Божества, себя и окружающего мира. Нужна девственная Госпожа Премудрость Божия. Нужна Бого-матерь в ипостаси Священноминнэe. Нужно отрыть для себя жемчужину в поле – любовь, какой нет на земле и нет ее даже на небесах. Ею одной жить и ограничиться ею.
Да, больше ничего не нужно, поскольку прочее ведет к ней.
Отец чистой любви – Творец ее. Премудрость – тождественна ей. 144 внутренних замка ею напоены. И ангелы замков славят ее умонепостижимо прекрасные входы.
Вход в человека (ближнего) – сокровищница Миннэ. Нащупай ее, коснись – и прозреешь на брата своего, мужа, сына, тестя, кого угодно. Увидишь наконец в небесной и вечной перспективе – таким, каким он был до воплощения на землю. И станет миллионкрат выше и чище самого себя.
А иосифлянский змей старец Филофей пишет ‘Послание о неблагоприятных днях и часах’. Всегда-то они старчески и склеротически брюзжат: не нравится им то, не нравится это. А нравится им крепкая жестокая рука свирепого злодея. И не знают они ключа к совершенному человеку и совершенному обществу и всемирному братству – Миннэ.
*
Раскрыли мы человека на принципиально ином начале – Первородной Непорочности. Облекли в чистые одежды и возжгли в его сердце негасимую свечу – и отпала нужда в законе, домостроевской плетке и ритуальном уставе. Человек, исходя из тезиса Универсума о запечатленности в нем Божества чистой любви, раскрывается как и сам того не ожидал. Сам в себе не предвидел еще такого потенциала…
И хлещет из него солнечное Божество! И становится он источником зиждительно-го агнчего света, распространяя вокруг себя преосененный мир мессианистический. И тварь благословляется: птички щебечут и поют, рыбы танцуют под водой, раки поводят усами, кошки плачут от радости. Свирепых хищников оставила злоба и превратились они в добрых покровителей слабейших животных.
И потянулся человек к ближнему своему. Потянулся без подозрительности и носорожьей настороженности, присущей грехоцентрическому убожеству. Потянулся к ближним, к той самой жемчужине Священноминнэe. Прославил Божество уже не на храмовых алтарях. Не в книжках и не в виртуальных абстрактных символах, а в ближнем своем прозрел.
И стал человек прекрасен так, что глаз от него отвести нельзя.
Скажете – утопия. Но весь опыт человеческий свидетельствует об этом едином и величайшем прозрении. Возденьте взор горе, встретьте хоть одного святого – от Антония Великого до Серафима Саровского взахлеб будут они рассказывать вам о любви, какую однажды встретили после земных своих странствий – о Священноминнэ. И скажут: ‘Блаженны вы, постигшие тайну неба и земли. Любовь, какой нет на земле – божественная Госпожа Наша открылась вам’.
Эту-то единственную заповедь и преподнесут потомкам своим XXI столетия.
01.06.07 Барселона